Матушка Магдалина, вы жили при империи, при Советах и при независимости. Какие времена больше запомнились?
Я родилась в 1911 году. Отец мой австрияк, а мама украинка. При Австро-Венгерской империи он служил четыре года в армии на Буковине и женился на маме. Мне было три года, когда он уехал в Канаду, на заработки. Мама с дедушкой и бабушкой тяжело работали в поле.
Помню, когда была маленькая, мимо нашего села проезжал в карете австрийский король Франц-Иосиф. Я стояла с родителями у дороги и видела его.
Мне еще не исполнилось четырех лет, как началась Первая мировая война. Помню, я отправилась к соседке, играть с ее детьми. А у нас было три церкви в селе: две православные и одна грекокатолическая. Вдруг на них зазвонили колокола. Люди сказали: «Война началась!» Я прибежала домой. Все двери открыты, но в хате никого нет. Я этот момент и колокольный звон запомнила на всю жизнь. Во мне что-то как отрезало.
Наши земли на четверть века заняли румыны. Наверное, никому не нравятся захватчики, вот и у нас их не любили. И люди стали создавать подпольную партию — «Україну здобувать», сходились по селам ночами. Потом их разоблачили, и тех, кто был в подпольном движении, забрали и посадили.
Через год, как наших партизан посадили, в 1939 году началась Вторая мировая война. Пришли Советы, разрушили тюрьмы, люди разбежались по домам. Но Советы быстро выяснили, кто чем занимался, и тех же самых людей осудили лет на десять. А их семьи, жен с детьми по команде за одну ночь погрузили в товарные вагоны и вывезли в Сибирь, в ссылку. Мы оказались среди ссыльных, я тогда уже была замужем. Супруга моего забрали на Колыму на десять лет. Он там работал по колени в воде и заболел туберкулезом. А нас эшелонами вывезли и выбросили за Уралом голых и босых. Нас везли много недель, многие старики умерли в вагонах, не выдержав дороги. Их тела выбрасывали по пути. Детей нечем было кормить, и они погибали от голода уже в Александровске. Это самый северный город Пермской области, где мы провели в ссылке 18 лет
Люди страшно мучились, особенно когда пришла зима, и ударило 40 градусов мороза. Как мы голодали, даже хлеба досыта не наедались. Его делали пополам с половой и ели понемногу.
Как люди все это выдерживали?
По-разному случалось, все от человека зависит. Те, у кого было много детей, боялись, что не смогут их прокормить, и продавали их местным. За ребенка давали 10 рублей. Тяжело это вспоминать. Наши люди выживали как могли. Только в 55 лет мне дали паспорт, и в начале 60-х я смогла вернуться в Украину, в свое село Васловицы.
Дома меня вызвали в военкомат и дали справку, с которой я должна была идти в банк. Сказали: «Там тебе дадут деньги за твое хозяйство». Я пошла с этой бумагой в банк, и мне выдали в окошко 70 тысяч рублей за всё, что у меня отняли. Помню, как я молча шла домой. Никому ничего не сказала, боялась, что меня могут убить за такие деньги. Думала на них купить дом. Пока я собиралась с мыслями, какой выбрать, прошло три месяца, провели денежную реформу — и деньги пропали. Люди меня тогда поддерживали, они верующие были. В каждом селе храм стоял. Такого на Буковине быть не могло, чтоб кто-то в воскресенье не пошел в храм. Католиков в наших краях было мало, жили как братья, счетов не сводили.
Сколько у вас детей?
Двоих Бог дал. Старший сын остался за Уралом, в Перми, там его и похоронили. Дочка теперь в Киеве, она 43 года отработала на металлургическом заводе в Черновцах. Внук мой Роман стал священником. Сначала был артистом, потом пошел в церковь, пел в хоре и выучился в Духовной семинарии.
А чем хорошим прожитые годы запомнились?
В Почаев ездила в начале 70-х. Там такой монастырь! Стоит высоко на горе, большой, красивый, не рассказать словами. Я была там на службе и ночевала потом в храме: все люди спали на полу.
Недалеко от Почаева, посреди поля есть большая гора, поросшая лесом. Ее называли горой Анны, и к ней многие шли молиться. Я решила никому ничего не говорить и как-то пошла не в монастырь, а прямо к этой горе. Стою, смотрю на вершину и вижу женскую фигуру в черном, она то поднималась, то опускалась в долину. Мы подошли ближе, разглядели, что она одета, как монашка. Она махнула мне рукой, показала: «Тут стоял крест, а тут — часовенка, но все разбито в войну, бомба упала и все покорежила». Потом она показала, где была разрушенная церковь. Я посмотрела, где стоял храм, а когда через мгновение повернулись, увидела, что женщины уже нет.
Вы приняли постриг в 99 лет. Почему в таком возрасте?
Я давно жила по-монашески, а постригли меня два года назад, на праздник апостолов Петра и Павла. Мне в монастыре хорошо. Внук приезжает, проведывает. Сама я уже пять лет лежу, еще в Сибири заморозила ноги. В монастыре мне помогают, ухаживают за мной.
Я всю жизнь ходила в церковь, у нас вся семья была верующая. Бабушка кружку воды ко рту не поднесет, пока не перекрестит. А если кто приносил в дом ведро воды, то стоя на пороге должен был сказать: «Благословите». Отношения между людьми тогда были проще, дома не закрывались. Дух был другой. Меня дед с бабушкой научили молиться. И теперь читаю то, чему в детстве научилась.
За Уралом старые люди веровали в Бога, а молодежь уже — в Ленина. Стояла в тех краях небольшая часовенка, но из нее сделали хлебный ларек. Как-то одна старая бабка принесла мне книжечку и сказала: «Мария, возьми эту книгу, а то у меня некому ее читать. Я умру, будет валяться под ногами». Это было Евангелие. Я приходила с работы, садилась и читала. Мне это так понравилось!
Матушка, оглядываясь назад, какие ваши годы считаете самыми лучшими?
Когда имела пять гектаров земли и была хозяйкой. Росло двое детей, муж работал лесником, у нас была хорошая семья, пока мужа не забрали на Колыму, а меня не выслали.
